"Солярис" (СССР, 1972)

Солярис

Режиссер Андрей Тарковский

СССР, 1972 год

Когда этот фильм посмотрел автор одноименного романа Станислав Лем, он его категорически не принял. Он писал о своем – а Андрей Тарковский сделал кино о своем. Два великих одиночества, встретившись, не поняли друг друга.

Вы же помните сюжет, правда, вы все помните. Над некоей отдаленной планетой крутится орбитальная станция. Планету покрывает Oкеан, больше на ней нет ничего. В станции, над планетой – ученые, которые планету изучают. Тем временем на Земле становится все менее понятно, стоит ли тратить финансы на поддержание станции в рабочем состоянии и вообще – нужен ли и людям, и науке этот самый Солярис?

К ученым вылетает психолог Крис Кельвин – и обнаруживает, что один из троих покончил с собой, а двое других пребывают в полном неадеквате, хоть и по-разному. А под ними колышется Океан, про который поговаривают, что он и есть инопланетный разум, который человек так хочет увидеть и никак не может. В общем, в первую же ночь к Кельвину является жена, которая давным-давно покончила с собой. И во вторую. И в третью.

"Дело не в советской власти, а в собственном несовершенстве", - сказал когда-то великий пьяница советского кино Геннадий Шпаликов. Посмертную книгу Шпаликова, кстати, оформлял Михаил Ромадин, бывший художником-постановщиком на «Солярисе». Всех троих нет в живых, и спросить не у кого, о чем же Тарковский снимал фильм? Мне Ромадин рассказывал, что по первости Андрей Арсеньевич хотел убрать из кадра все приметы космического, вплоть до того, что настаивал: окна на станции должны быть земными, с форточками и шпингалетами – но потом от этой идеи отказался. Не знаю, какой из этого сделать вывод.

Лем-то честно сказал, о чем его роман: о первой встрече с неизвестным и непонятным. И все. Может быть, лукавил. 

Тарковский говорил, что его фильм – о том, что нравственность и мораль мы уносим с собой туда, куда отправляемся. Может быть, ошибался.

Скорее всего, «Солярис» стал первым для Тарковского опытом в выражении кинематографическим путем собственного несовершенства. Он всю жизнь взыскивал невероятных моральных и художественных высот, а сам был человеком неприятным во многих отношениях, чем, скорее всего, сам очень мучился, как и многим другим – но тут уж «Мартиролог» читать надо, а это не самое приятное чтение, честно скажу.

Но о несовершенстве. Да, нельзя не согласиться, мы уносим с собой куда угодно – в том числе и в космос – свою мораль и нравственность, но и грехи свои уносим тоже, все свое – при нас. И Океан тут ни при чем. Он просто с любопытством транслирует герою Донатаса Баниониса, сыгравшему Кельвина, героиню Натальи Бондарчук, которую вытащил из его виноватой памяти. Тарковский, наверное, думал об Океане как о планетарных размеров совести. Лем думал по-другому - а в фильме все вообще оказалось по-третьему.

...Тарковский очень любил академическое искусство, классические артефакты – картины Рембрандта, музыку Баха, например. В коде картины все это слилось воедино: Кельвин возвращается к отцу и на пороге отчего дома падает на колени перед ним, застывая в позе блудного сына на одноименном рембрандтовском полотне, звучит Бах, а потом камера подымается вверх, и мы видим, что ни на какой не на Земле они оба, а плывут на крохотном островке в том самом солярисовском океане. Многозначительный финал, достаточно изящный при всей своей прямолинейности; лет двадцать подряд он был постоянным предметом обсуждения и восхищения российской и советской образованщины. Мне же он представляется ходульным и излишне выспренным. 
С другой стороны, если вспомнить несколько строчек того же Шпаликова, то все почему-то становится логичным и законченным.

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.